Выразили желание поговорить и с главным врачом больницы. Однако Лифшиц отказывался их принимать почти до конца рабочего дня, рассчитывая, должно быть, вообще избежать этой встречи. Решили подождать, и Лифшицу все же пришлось их принять.
С тех пор прошло шестнадцать лет. Шестнадцать лет я не был в Советском Союзе, не видел своих друзей, родных. А в этом году британский университет включил меня в свою делегацию. Так что визу я получил как член английской делегации и выступаю здесь как британец. В программе должна была быть моя лекция на тему «Ядерная энергия и глобальные конфликты», но почему-то в окончательный вариант она не вошла. Наверное, ошибка корректора. Британская делегация все же настояла на включении в программу моей лекции. Лекция была прочитана довольно успешно. Правда, переводчик, очевидно, бастовал, так что перевода на русский не было. Я силу каких-то причин — электропроводка, может, испортилась — молчал микрофон. Но это только я такой невезучий, на следующий день все уже починили. Какие у вас ощущения — контрасты большие по сравнению с тем, что было шестнадцать лет назад?
Возможно, что мы, поколение шестидесятников, чего-то тут недопонимаем. Но ведь и режиссер мало что знает о своем герое, иначе бы он сумел заставить нас ему поверить, и если не понять, то хотя бы почувствовать его. Однако этот «черный человек» просто плохо сыгран. На эстраде, видный «общим планом», Цой выразителен и уместен. Как киноартист, он скован, «зажат», пуст внутри. Режиссер не пытается обнажить душу героя, а прячет его актерскую пустоту за эффектными позами. Говорить о его «вызывающей естественности» смешно.
Наше политическое устройство воспроизводило до самого последнего времени не столько политиков, сколько чиновников. Политики, если они и появлялись в этих условиях, то, во-первых, насчитывались единицами, а во-вторых, постоянно испытывали тенденции отторжения, подавления или превращения в политиканов. Подобные процессы наблюдаются у нас и в хозяйстве: оно воспроизводит свою неэкономичность, неэффективность, оторванность от конечных потребностей людей и замкнутость на себя. Попытки внедрить в такое хозяйство экономические методы — сейчас это видят все — к быстрым результатам не приводят. За шестьдесят лет господства командно-бюрократической системы атрофировались органы нормального реагирования на экономические воздействия. Авторы многих экономических рецептов напоминают мне человека в белом халате со шприцем в руке, намеревающегося уколами лечить трактор, у которого заглох мотор.
Проблема художника и власти может быть решена, таким образом, прежде всего политическим путем, то есть путем превращения власти в профессиональную, подлинно политическую власть. Возможно, данное решение не исчерпывает всей проблемы (даже наверняка не исчерпывает), но именно оно представляется в нашей сегодняшней ситуации единственно нужным, предваряющим все остальные решения. Скажем так: если в эпоху господства родовой аристократии еще можно было быть поэтом, не будучи гражданином (то есть политически и юридически свободным лицом), то там, где власть переходит в руки чиновников — этих, по мнению всех художников прошлого, плебеев от культуры, в равной мере враждебных как аристократической, так и демократической культуре, не быть гражданином равносильно тому, чтобы не быть и поэтом. Не потому ли в этих условиях политическое свободолюбие художника, его гражданская непримиримость к властям становится в глазах публики чуть ли не главным критерием при оценке его творчества? Художник, идущий на компромисс с бюрократической властью, почему-то подозрителен нам не только в моральном и политическом, но и в чисто творческом отношении, вызывает к себе недоверие именно как художник. Здесь, однако, заключена проблема не только для художника, но и дая власти: последняя в этом недоверии должна видеть недоверие и к самой себе и не просто видеть, но и делать из этого соответствующие выводы.
«Никакими благими намерениями от публикации даже не пахнет»,— пишете вы. Молодцы, ребята! Кто за вас, интересно, писал сочинения на вступительных экзаменах? Надеемся, у вас с профессией дела обстоят не хуже, чем с русским языком? А благие намерения публикации, сообщаем специально для вас, таковы, чтобы во времена перестройки, о которой вы так заботитесь, не появлялись произведения, искажающие историю и прославляющие товарища Сталина. Да еще за государственный счет. Да еще при том, что счет идет на миллионы. А поскольку фильм еще снимается, то из замечаний специалиста режиссер при желании может извлечь пользу. Во всяком случае хочется на это надеяться.
Но противостояние художника власти чиновника не должно рассматриваться им как его противостояние власти вообще, как его анархический бунт против любой власти, ибо тогда дело искусства следует признать безнадежным. Художник никогда не поладит с властью чиновника, но разве невозможна в обществе иная власть, которая позволяет художнику быть самим собой, способна считаться с его свободой? Такую власть мы называем демократической, понимая под ней власть народа, осуществляемую его свободно избранными представителями — политиками. Это и есть политическая власть в собственном смысле этого слова, которую нельзя путать с властью бюрократической. Чиновник и политик — разные социальные фигуры, которые мы, к сожалению, часто отождествляем. Попытаюсь коротко объяснить смысл этого различия.
Для жизни семьи, страны наличие власти как организующего начала полезно. Природа привела к этому, наметив власть сигналом «приятно» для большинства ее носителей, и тем самым сделала стремление к той или иной власти подобием инстинкта (в той или иной степени выраженным).
Я не знал, что делать. Подумал, что надо все-таки дать знать моим коллегам. Вспомнил доктора Гершена, с которым встретился в душе. Дал телеграмму на английском: «Не могу приехать сегодня, потому что у меня была встреча с профессором Киднаппером». Он сразу сообразил, в чем дело, известил коллег. Несколько зарубежных групп решили бойкотировать все заседания, пока Медведеву не будет предоставлена возможность участвовать в работе конгресса и свободно общаться с коллегами. Все закончилось благополучно. Через некоторое время директор моего института вызвал меня и очень любезным тоном сообщил, что я могу подавать документы на выезд, так как приглашение из Англии принято институтом. Очень был вежлив и предупредителен. Я оформил поездку на год. Мы ехали с женой и младшим сыном. По ряду причин, может быть, по багажу (всего два чемоданчика) было ясно, что мы собираемся вернуться обратно. Это очень кому-то здесь не нравилось.
Но реальность — это и миллионы метров цветной пленки, отснятой главным образом для того, чтобы заказчик освоил плановые средства, а студия их получила в счет хозрасчета. Так было три года назад, когда проблему изучал Комитет народного контроля. Так было два года назад, когда о ней писала «Советская культура». И год назад, после выступления «Литгазеты». И сейчас.
