Викулов оказался более проницательным
Редактируемый С. Викуловым «Наш современник» сейчас против этого возражает. Мол, делений было все-таки много: кочетовский «Октябрь» сражался не только с журналом Твардовского, но и с никоновской «Молодой гвардией», и обоих редакторов сняли почти одновременно. Это правда. Недалекий Кочетов не оценил, что «молодогвардейцы» предлагали испытанный и надежный вариант утопии — национальный. Его испугала сама возможность варианта. С. Викулов оказался более проницательным и более гибким. Синтезировав в своем нынешнем журнале старые «Октябрь» и «Молодую гвардию», он доказал, что они очень даже совместимы, раз уживаются под одной обложкой Ан. Иванов с В. Солоухиным и Н. Федь с В. Кожиновым. Редактор «Нашего современника» понял то, что было невдомек редактору «Октября»: неважно, какую государственность отстаивают, ортодоксальную или парадоксальную, с одним только Брежневым или вкупе со Сталиным, или в тройственном союзе с Николаем II,— важно, что отстаивают государственность, империю, саму идею монополии: все остальное подробности.
Деление было все-таки одно. В конфликте между личностью и государством, который теперь надолго определит духовную ситуацию в стране, каждый должен был сделать свой выбор. Те, кого именуют либеральной интеллигенцией, даже в самые глухие годы говоря в меру сил и возможностей, защищая опальные рукописи и пробивая полочные картины, отстаивали свое или чужое, но личное перед монополией общего. В конфликте между государством и личностью они выбрали личность. Это вторая историческая заслуга шестидесятников. И здесь надо прежде всего сказать о диссидентах, о нашем демократическом движении.
Я говорю о тех, кто подписывал письма и выходил на Красную площадь, о тех, кто выпускал «Хронику текущих событий» и распространял ее в самиздате. О них нужно писать особо, называя каждого поименно и всем воздав должное. То, что наша пресса делает это нехотя и как бы сквозь зубы, свидетельствует то ли о полуглас-ности, то ли о полном хамстве2. Я говорю о них в первую очередь, но не только о них. Я говорю о всех, кто им помогал деньгами и вещами, о всех, кто их печатал без подписи и под псевдонимом, о всех, кто им давал ночлег или просто чашку чая. Я говорю о тех, кто им сказал доброе слово, и даже о тех, кто не сказал худого, о тех, кто молчал на собраниях и не писал в газеты. Потому что все они по-разному — кто вслух, кто шепотом, кто в подушку,— но утверждали одно: личность выше государства. Это самый страшный удар по утопии, который был нанесен до сих пор.
