Режиссер сам выбирает сценарий
Приобретенный опыт научил меня смирению. После этого мне пришлось ждать еще год, прежде чем я получил «Возлюбленных Марии». И опять же, отправляясь в Канн на встречу с Голаном, я Богу молился, чтобы со мной контракт заключили, а когда уже начались съемки, все никак не мог поверить. Что-то не похоже на смирение. Вы же все равно делали все по-своему.
Да, но надо было слушать, кивать, поддакивать. Нельзя было сказать: «Да я тебя, мать твою. Пошел вон, и чтобы духу твоего здесь больше не было. Меня к «Оскару» представляли за монтаж «Поезда-беглеца»! Что ты мне можешь объяснить, чего я не знаю?» Но вместо этого я должен был говорить: «Нет, ты понимаешь, Стив, если он будет здесь вставать, а здесь садиться, то по логике событий это вроде бы правильно. Но на самом деле зрительный центр находится не здесь, а на первом плане, потому что там двигается ярко-красная точка и она будет отвлекать внимание. Зритель будет следить за ней и ничего другого в кадре не увидит». Объяснять ему эту алгебру монтажа было бессмысленно, но приходилось все выслушивать, соглашаться, где можно — убеждать, где нельзя — обманывать. А сколько еще всяких разных проблем — со «звездами», например.
Я получил неплохую закалку общения с людьми, которые должны бы по роду своих претензий знать кино лучше, чем я, но не знали. Вскоре после того, как я снял «Возлюбленных Марии», Милош Форман мне сказал: «Я думал, ты не выдержишь. Думал, что ты уедешь в Европу. Тут мало кто выдерживает — практически никто». В Европе ситуация другая — может, там нет такого культа режиссера, как в Москве, но отношение к нему гораздо более уважительное. Режиссер сам выбирает сценарий, артистов, снимает так, как считает нужным. Новое поколение, подпирающее нас, более иррационально, чем мы. Мне не хватает их свободы. Вы знаете живопись Френсиса Бэкона? Портреты такие, словно художник писал, писал, а потом вдруг взял и смазал все, что написал, растер лицо в месиво. Но за шокирующим разрушением формы улавливается позиция, художническая индивидуальность. Нечто подобное я наблюдаю сейчас и в кинематографе. Скажем, «Маленькая Вера». Чрезвычайно эмоциональная вещь, рассудочности в ней нет. Или фильмы Бертолуччи. Недаром «Последний император» завоевал столько наград.
А последняя ваша работа — «Гомер и Эдди»? Ведь это первая ваша проба в жанре комедии. Удалось ли здесь открыть для себя что-то новое? Просто обыкновенная симпатичная картинка. Опять то же ощущение, что и прежде: удалось или не удалось обмануть? Увидят, что я жулик или не увидят? Думаю, в картине есть странность и своя прелесть. И, возможно, необычность юмора. У героя, путешествующего через Америку, отец умирает от рака, и он добирается к нему, когда тот уже лежит в гробу. А у его попутчицы-негритянки опухоль мозга, и через два месяца она умрет. При этом картина очень проста, никак не элитарна, линеарна по драматургии.
