Повесть Анатолия Жигулина «Черные камни»
Читавшие повесть Анатолия Жигулина «Черные камни», наверное, не оставили без внимания опубликованные «Советской Россией» материалы, связанные с деятельностью описанной в повести подпольной воронежской организации КПМ (Коммунистическая партия молодежи). Не знаю, чем руководствовалась газета, печатая эти материалы «в пику» Жигулину. В конце концов, даже при негативном отношении к повести, у нее, как и у всякого литературного произведения, нельзя отнять права на свою собственную — в том числе и романтическую — версию событий. Однако если отрешиться от сиюминутных амбиций и окололитературных страстей, легко заметить, что помещенные в газете документы отнюдь не опровергают драму молодых людей, противопоставивших косной бюрократической машине послевоенных лет идею политического подполья, а только усугубляют ее. Драму, в которой даже для самых светлых душ своего времени на поверку оказались спутанными причины и следствия общественного неблагополучия. Драму, по выморочной логике которой сталинизму и его институтам власти вполне можно было противопоставить самого Сталина и даже не сознавать абсурдности этого противопоставления.
Слишком поспешно мы сегодня ищем альтернативу политическому режиму 30—40-х годов там, где ее быть не могло. Слишком неосмотрительно объявляем политическими оппонентами Сталина тех, кто был и, наверное, не мог не быть частью созданной им системы. Оно и понятно: в наше публицистическое время, требующее незамедлительных ответов на многие вопросы, трудно избежать искуса разделения всех и вся в прошлом и настоящем на «своих» и «чужих». Еще во времена Николая Некрасова, поэтически подтвердившего в «Дедушке» и «Русских женщинах» романтическую версию декабризма, подобный — «черно-белый» — вариант истории находил благодарный отзвук в сердцах революционно настроенной молодежи. Однако что же делать, если в действительности Трубецкой не явился на Сенатскую площадь командовать войсками, как это приписывает ему Некрасов, а Якубович, увидев царя, передумал в него стрелять, а Зава-лишин — и не он один — называл на допросах своих товарищей десятками, потому что поверил царю как союзнику по преобразованиям и отцу родному и иного отношения к власти — за вычетом мальчишеского волнодумства — просто не знал? И стоит ли после этого требовать большего от обычных мальчиков из Воронежа, воспитанных к тому же не в лицее и не на Байроне, а в комсомоле и на Фадееве?
