После этого напутствия я был выпущен на
17 июня жена приехала в Калугу с самой ранней электричкой. Ни Лифшица, ни Бондаревой в больнице еще не было. Они пришли примерно к 9 часам утра. Прежде чем одеться в свой цивильный костюм, мне предстояло выслушать заключительные советы врачей. Оба уверяли, что они были полны забот только о моем здоровье, что интересы больных для них превыше всего.
Если раньше Лифшиц все время убеждал меня, чтобы я прекратил занятия публицистикой, то теперь он специально просил не писать никаких записок о пребывании в калужской больнице. Он информировал меня и жену, что есть указание обкома о немедленном восстановлении меня на работе в Институте медицинской радиологии, и даже назвал лабораторию, в которой мне будет предоставлена должность старшего научного сотрудника.
Если же вы будете продолжать свою деятельность в прежнем направлении и не прекратите занятия публицистикой, то мы, врачи, уже ничем не сможем вам помочь.— И Лифшиц развел руками, давая понять, что в подобном случае этим делом займутся другие инстанции.
После этого напутствия я был выпущен на свободу.
17 июня, примерно в 11 часов утра, в моей квартире раздался телефонный звонок. По междугородному телефону из Калуги звонил Жорес. Его, наконец, освободили, и он едет домой в Обнинск! Первый день он проведет в кругу семьи и приедет в Москву днем 18 июня.
Итак, наша борьба закончилась успехом и в первую очередь благодаря усилиям общественности, дружно и резко выступившей против психиатрического произвола. Разумеется, я сразу же стал звонить друзьям и знакомым, чтобы сообщить им радостную новость.
Когда я позвонил М. И. Ромму, то его жена сказала, что Михаила Ильича полчаса назад вызвали в райком на заседание как раз по поводу Жореса. Я подумал, что его вызвали, чтобы сообщить об освобождении Жореса. Однако когда поздно вечером я встретился с М. И. Роммом, чтобы поблагодарить его за поддержку, то с удивлением узнал, что его вызывали в райком для «проработки» и что в ней принимали участие работники ЦК и Госкино. При этом ни Ромм, ни другие участники заседания еще не знали, что Жорес уже освобожден из психиатрической больницы.
На столе перед участниками «проработки» лежала копия телеграммы, которую М. И. Ромм отправил в калужскую больницу еще в самом начале июня. Здесь же было сопроводительное письмо, по-видимому, от Калужского обкома , и справка из больницы, в которой Жорес объявлялся «социально опасным психическим больным». Эти документы были составлены еще до 12 июня. Присутствующие стали упрекать М. И. Ромма во вмешательстве в дела больницы и едва ли не в оскорблении главврача, которого Ромм обвинил в нарушении «клятвы Гиппократа». При этом было заявлено, что телеграмма Ромма передавалась по Би-Би-Си и опубликована за границей. Это была заведомая ложь. В зарубежной прессе сообщалось лишь о том, что М. И. Ромм входил в число протестовавших против незаконной насильственной госпитализации моего брата. Однако ни одного текста телеграмм не передавала ни одна зарубежная радиостанция и не печатала ни одна газета.
