Полностью из-за неверной трактовки
Казалось бы, яростное противодействие комитетчиков проявлениям трагизма на экране, борьба с сбрыми буднями и за солнечные пейзажи неизбежно должны были широко распахнуть ворота перед стихией веселого, озорного, пряного. Увы, не тут-то было! И здесь наготове было слово-топор «чересчур», готовое в любое мгновение пресечь попытки нарушить чиновничье «чувство меры».
Вот что писалось, в частности, о фильме Н. Михалкова «Родня». «В процессе работы над фильмом литературный замысел претерпел значительные изменения. Прежде всего неправомерно трансформировался жанр кинокомедии, обозначенной в титрах фильма уже как «сатирическая трагикомедия», что повлекло за собой пересмотр многих образов, общей интонации картины. Это в значительной степени повлияло на центральный образ — Марии Коноваловой (Н. Мордюкова), который потерял первоначальную глубину и обаяние, а порой вызывает неоправданную антипатию (сцена в вагоне, в ресторане). Полностью, из-за неверной трактовки образа Вовчика (И. Бортник), не состоялась одна из основных сюжетных линий, влияющих на общую концепцию фильма.
Гиперболизирован, порой до патологической крайности, образ внучки — зловещего продукта массовой культуры. В довершение ко всему, комедиографам строго предписывалось смеяться не только в меру, но еще и знать над чем. Тут были свои «святые коровы». М. Блейман, член редколлегии комитета, в своем блистательном отзыве на сценарий А. Червинского «Аэлита», между прочим, писал: «Обстановка полета взята иронически, то есть взята под сомнение, то есть становится заранее объектом игры, неправдоподобной и притворной. А это разрушает все построение. Это иронически смешно, что всякий может управлять космическим кораблем, стоит только дернуть за ручку, но при сравнении с сегодняшней реальностью это становится пародией. Нужна ли нам пародия на космические полеты? По-моему, нет».
Запреты с противоположных флангов — «слишком мрачно» и «можно ли смеяться?» — резко суживали сферу дозволенного, сплющивали тисками непререкаемых табу даже жанрово-стилевой диапазон нашего кино. Но и это было еще далеко не все. Снять налет религиозности. В числе самых главных и наиболее часто запускаемых в дело постулатов эстетики Госкино было непременное требование «классового подхода». Причем ультимативное требование «уточнить классовость», «подчеркнуть социально-классовый аспект» и т. д. и т. п. распространялось не только на историко-революционные фильмы. На кол классового подхода насаживали и фильмы самого разного плана, в том числе и абсолютно далекие от какой бы то ни было политики. Но в том-то как раз и виделся криминал. Клише классовой борьбы комитетская редактура норовила наложить даже на фильмы-сказки. От Сергея Овчарова, автора «Небывальщины», фильма, построенного на игре озорной и безудержной фантазии, тоже требовали вклада в пропаганду расхожих идеологических штампов: «Требуется более четко подчеркнуть социально-классовый аспект рассказанной истории» (сей мудрый совет принадлежит А. Богомолову). Но случалось, что стремление свести всю бездонную сложность жизни к расхожим идеологическим штампам, намертво зашорить свое сознание рамками классовой борьбы возводило комитетских мыслителей и не на такие высоты. «Просим продумать в финале показ кладбища,— обращался тот же А. Богомолов к автору «Сибириады».— Символическое братание живых и мертвых не должно приобретать характера классового примирения». Каково?!
