Кто лежит за стеной
Познакомившись с единственным в своем роде автожитием Александра Петровича, мы скажем себе: это новый Довженко, во многом неизвестный, неожиданный, не канонически-однозначный, не благостно отдаленный от трагической современности. В чем-то он, возможно, кого-то разочарует, однако многим, несомненно, станет ближе, понятнее, сродственней. Именно потому, что Дневник разрушает и смывает хрестоматийный глянец и открывает нам живую страдающую человеческую душу там, где многим привычно виделась икона.
Здесь он восстановлен и доносит мысли Довженко во всей их полноте. Тексты, набранные курсивом, написаны Довженко по-русски.
Меня спросила жена в конце дня. Кого ты видел сегодня? С кем встречался? Никого, Ни с кем, ответил я. А ты? И я никого.
Потом я долго думал. Мимо меня прошло за этот день несколько тысяч москвичей. Потом я думал — а кто живет за стеной? Кто лежит за стеной в полуметре от меня? Кто надо мной, кто за другой стеной? Не знаю. Живем, как полипы на коралловом рифе. О благодарных потомках. Чепуха. Мы тоже потомки своих предков. Как мы надругались над их жизнью, трудами, надеждами. Как разрушили их святыни.
Похвалялся, как легко и просто ему убивать человека, когда он враг. «Ничего не стоит. Сколько угодно. Одного националиста я повесил вниз головой и жег на медленном огне, вырезал из него куски мяса». Я чуть не спросил его: и жарил эти куски и заглатывал? А он, гадюка,— глаза героя засветились жестоким огнем, и большой его рот, похожий на щель, с белыми губами, заходил ходуном,— а он, гадюка, так и умер, крича «Славься, Украина!» Вот гадюка. Сколько я их перемучил! Я увидел, что ему скучно на Высших партийных курсах, где сейчас учится. Ему хочется мучить. 3верь попробовал мяса и понюхал отравленные пары крови. И кровь кличет убогую его двуногую душу. Нет, никогда не станут люди лучше. Сегодня был в Комитете у Большакова. Вы будете работать в Москве. Большаков — в то время министр кинематографии.
Я не советую вам ехать на Украину. Вам не надо туда ехать. Вас так там везде проработали что нужны время или перемена обстоятельств. Очень постарались ваши бывшие друзья»,— говорил мне Большаков. Я сидел, согнувшись под тяжестью своего сердца. Печаль обезволила меня сразу так сильно, так больно, что я не мог вымолвить слово. Я думал, глядя на него,— что это? Неужели скрытая форма ссылки? Я сказал ему — я знаю, что ко мне лучше относятся в Москве, знаю, что сотворили со мной на Украине, и будь я обычным исполнителем сценариев, постановщиком-режиссером, было бы мне полбеды. Но теперь у меня иные интересы. Я хочу писать, я хочу жить, и я обязан жить среди своего народа, и особенно теперь, когда сбылась моя мечта — объединение украинского народа. Неужели я не могу жить на У крайне? Кто меня выгнал, кому стоял я на дороге, чему обрадовался великий генералиссимус, что именно такое случилось со мной? Тяжко мне жить. Зачем мне жить? Г одами смотреть, как закапывают меня живым в землю? Наблюдать, как обходят и чураются меня свои люди? Как замалчивают мое существование и ненавидят имя мое, руководимые великим гением человечества Никитой Хрущевым2, который проявил по отношению ко мне самую низкопробную нечестность маленького человека?