Или перевести тургеневско чеховские
И холод и жар, при всей их осязаемости, метафоричны и «экзистенциальны». Все в этом фильме настолько же «на полном серьезе», насколько прилежно освоение условий и прихотей жанра. Два первых голливудских фильма бросают лишь дополнительный свет на метаморфозы Кончаловского, достаточно проявившиеся уже в двух его последних отечественных картинах. И «Романс о влюбленных», и «Сибириада» суть не что иное, как опыты наложения вдохновенно-поэтических структур 60-х годов на ситуацию следующего десятилетия с его стремительно наступающим консерватизмом — политическим, духовным, национальным. Кончаловский — космополит по образованию и ориентациям, прогрессист, художник, склонный к адаптированию стилей и новаций мирового кино,— утрачивает легкость и мобильность, с какой он самореализовался в годы своей молодости. Тогда ему, кажется, ничего не стоило спроецировать айтматовский сюжет «Первого учителя» в координаты бунюэлевского жестокого реализма периода «Забытых» и «Назарина». Или рассказать с экрана Историю Аси Клячиной на языке парадокументального кино, близкого чешской «новой волне». Или перевести тургеневско-чеховские идейные мотивы в плоскость живописания «стильной» дворянской атмосферы.
После драмы, постигшей «Андрея Рублева» (где он был соавтором сценария) и «Асю Клячину», после кризисного 1968 года Кончаловский стал быстро эволюционировать в направлении от авторского к «универсальному» кинематографу, даже опережая своих зарубежных ровесников-коллег, таких, как Бернардо Бертолуччи, Иштван Сабо или Милош Форман. Лирические медитации «Романса о влюбленных» звучат уже натужно на подпорках политизированного патриотизма. В «Сибириаде» режиссеру все же удается выйти на приемлемый компромисс между самовыражением, официальной идеологией и жанровой экзотикой «народной эпопеи». Успех на Западе заглушает ревнивые критические нотки, прозвучавшие на родине, и предопределяет дальнейшую траекторию судьбы режиссера. Но только ли это?
За несколько лет до того мне, еще лишь мечтавшему работать в кино, довелось встретиться с Андреем Кончаловским, одним из моих тогдашних кумиров. И главное: зачем вообще вам это надо? — горячо продолжал он.— Вы кто по профессии? Математик? Да ведь лучше ничего не бывает! Математика — это как музыка. Представьте, написал Шостакович симфонию, назвал «1905 год». Его спрашивают: что это у вас такой мрачный пассаж идет, что вы имели в виду? А он им: я имел в виду разгул реакции после поражения рабочих. Пример с Шостаковичем оказался, прямо скажем, не самым удачным, что было нетрудно доказать. Но я попытался сразить собеседника другим доводом. Так, значит, математика как музыка? Согласен. Тогда почему же вы ушли из консерватории во ВГИК? После легкой паузы: Таланту не было.
