Антитеза «духовность — прагматичность»
Черных и Меньшов вряд ли вкладывали в свою картину какое-то особое свободомыслие. Но они чутко уловили то, что носилось в воздухе, коллективном бессознательном, и стало особенно заметно сейчас, задним числом. К сожалению, в «индивидуальном сознательном» носилось нечто прямо противоположное, и это тоже стало особенно заметно именно сейчас. Как раз в те годы через «высокое» искусство насаждалась, по известному выражению поэта, как картофель при Екатерине, всякая «духовность», «нравственность» и «историческая преемственность». Не считая сталинского, не было в России, пожалуй, другого времени, более далекого от подлинной духовности, тем паче преемственности, и не было в России другого времени, когда бы эти слова так часто употребляли. Подобно нашествию американского таракана, они распространились в какой-то сказочно короткий срок и заполонили собой все, образуя фальшивый, утомительный и бессмысленный звон.
Но звон был совсем не такой бессмысленный. Духовность оказалась той последней ширмой, за которой пряталась агонизирующая утопия. Причем пряталась очень удачно, соблазняя наиболее достойных и умных. Можно с ходу назвать с десяток далеко не худших картин, где какая-нибудь городская сумасшедшая, одержимая нравственностью и преемственностью, служила немым укором нормальному парню в джинсах с нормальными здоровыми инстинктами.
Антитеза «духовность — прагматичность», самая распространенная в то время, была видоизмененной антитезой «государство — личность», где государство исполняло роль духовности. Дубинкой духовности били отдельного человека за его естественную прагматичность, называя ее «рвачеством и вещизмом». Эти омерзительные нерусские слова тоже тогда вошли в употребление. Так в судорогах и конвульсиях, наполняя вокруг себя все смрадом и туманом, в выморочном воздухе которого носились причудливые химеры, уходила в небытие некогда могучая утопия, уже не в силах никого ни устрашить, ни насмешить. Отдельный человек в джинсах ждал своего часа.
