Три магистральные идеи
Весь корпус исходного текста подвергнут авторами значительным трансформациям — начиная с перенесения действия из Ленинграда в забытый богом уголок Средней Азии, кончая отказом и от евклидовой геометричности детективного сюжета, и от всей его научнофантастической атрибутики.
Предельно вольно обращаясь с повестью (здесь за режиссером опыт «Сталкера» А. Тарковского), Сокуров вычленил из нее три магистральные идеи, вокруг которых и выстроена драматургия «Дней затмения». Во-первых, это идея конца света. Во-вторых, идея Давления. Наконец, в-третьих, идея выбора, порожденного этим Давлением. Впрочем, и эти три магистральные идеи акцентированы иначе, чем в повести.
В финале фильма сквозь чрезвычайно насыщенную фонограмму прорывается лейтмотив «Скорбного бесчувствия» — песенка трех поросят, которую заглушают звуки взрывов. Главная эсхатологическая метафора «Скорбного бесчувствия» — гротескный перевертыш библейского мифа: ковчег без руля и без ветрил, ковчег, не несущий спасения, также отыгрывается в новой работе. Здесь та же метафора воды, как последнего рубежа, отделяющего мир живых от царства мертвых. Песенка трех поросят возникает, когда уходит паром, оставляя главного героя один на один с гибнущим городом. Вообще весь колорит фильма резко сдвинут к архаической мифологии. Перенеся действие в Среднюю Азию, Сокуров помещает его в почти библейские пейзажи, населяя их животными, чей возраст исчисляется даже не веками, а тысячелетиями, такими, как варан по имени Иосиф или удав, про которого Малянов бросит: «Вот эта тварь и соблазнила Еву». Да и образ затмения, как образ конца, восходит не к научной футурологии, на которую ориентирована проза Стругацких, а скорее, к многочисленным мифологическим системам прошлого.
Ощущение надвигающейся катастрофы, предчувствие глобальных катаклизмов, перед которыми меркнет и картина затмения, и вид раскачиваемой землетрясением лампочки, пронизывают материю фильма. Не может быть и речи о миллиарде лет — угроза конца решительно приближена из гипотетического завтра к легко узнаваемому сегодня. Насыщая фильм многочисленными реалиями сегодняшнего дня (фактуры обшарпанных стен, нищенские интерьеры, рассказ о выселении крымских татар, пластинка с голосом Брежнева и т. д.), Сокуров тут же укрупняет масштаб до планетарного ракурса и мифологических обобщений. Фильм снимался на западе Туркмении, в Красноводске — восточном городе с русским названием, лежащем близ географической границы Европы и Азии, где естественно сплелась туркменская, русская, азербайджанская речь. В это многоголосье режиссер вплетает бурятский, армянский, итальянский, латынь, параллельно насыщая фонограмму самыми разными фольклорными мелодиями — от финских и немецких до русских и туркменских. Здесь же, на территории окруженного пустыней города, соседствует с православным храмом мечеть, здесь же, в квартире Маля-нова, изучающего быт баптистов и раскольников, звучит из приемника католическая месса. Возникает образ вавилонского многоязычия, вселенской значимости тех мучительных проблем, перед лицом которых оказываются герои.
