У нас сохранится с потомками общий язык
Что-то теперь невозвратно исчезает из живой жизни и скоро останется лишь в виде экспонатов, реликтов, реликвий. Зато к концу века наметились контуры цивилизации совсем новой. Среди ее возможных примет одна по понятным причинам особенно меня занимает: не обойдется ли она без книг? Тогда и эти вот строки окажутся обращенными в пустоту — нам не будет дано того провиденциального собеседника, на которого, по слову Мандельштама, всегда рассчитывал пишущий.
Будем все-таки надеяться, что у нас сохранится с потомками общий язык — ведь основы человеческой природы не очень подвержены изменению. Хотя среди возможных свершений будущего наиболее завидными представляются мне раскрытие и развитие недоступных нам сейчас потенций мысли и духа. Но это же дает шанс и на большее понимание. Мы-то уже знаем, что ждут нас не только приобретения: достаточно вспомнить о тысячелетии древних греков и римлян, этрусков и критян, о тысячелетии египтян и тысячелетии иудеев, о тысячелетии китайцев и тысячелетии индийцев. Что он имел в виду? Расчет со сталинщиной? Этот расчет затянулся еще на три десятка лет и по-настоящему завершается лишь теперь.
И теперь же стало ясно, что эти слова можно отнести к чему-то большему. Завершилась вся эпоха, начатая революцией, целый исторический период со своей концепцией, идеологией, даже эсхатологией.
Кучка людей, уверивших себя в праве и возможности насильственно повести человечество к счастью. Эта реальность обернулась кошмаром, от которого еще долго надо освобождаться. Но несостоятельность и нежизнеспособность системы, в которой мы существовали последние десятилетия, уже очевидна. Гигантский эксперимент потерпел очевидный крах. Конечно, в мире этот порыв ускорил конец колониальной системы и он же подсказал итальянским и немецким фашистам, как просто может присвоить власть решительное меньшинство. Может быть, для мира особенно поучительным оказался этот эксперимент своим отрицательным опытом.
Но ставился-то он на нас — он был нашей жизнью. Теперь мы переживаем его финал. Эпоха в самом деле кончается — уже кончилась, несмотря на видимость продолжения, и уличающие, просвещающие вдогонку сочинения немного напоминают запоздалые фонари, необязательные после рассвета. Кризис может затянуться, но протокол вскрытия написан заранее. Время во всем мире живет другим, и нам предстоит найти в нем свое место.
Хорошо бы, чтоб все-таки свое — не в подражателях же ходить и приживалах. Чего-то все-таки стоил наш страшный опыт, дал он нам что-то, неведомое другим?
История и человек. Под занавес исторического действа еще шумят споры о необходимости и случайности, о доброкачественности не-сбывшихся замыслов, оправданности жертв, цене исторического эксперимента и исторического величия.
